В 2014 году исполняется 125 лет со дня рождения великого русского шансонье Александра Николаевича Вертинского. «Русским клубом в Шанхае» запланирован целый ряд мероприятий, связанных с этой датой. Здесь же мы впервые публикуем неизвестную исследователям и затерявшуюся в толще старой периодики статью Вертинского из газеты «Шанхайский базар» (№ 23 от 10 мая 1941 г.).
Пришла весна.
На Банде, у таможни, старый памятник английскому баронету щурится от солнца и тоскливо думает:
— Прыгнуть бы вот так – как есть, во всех регалиях с пьедестала в Вампу.
И то подумать: человек трудился всю жизнь для того чтобы после смерти стоять здесь каким-то каменным «вочманом»!
Для удобства воробьев и ворон.
Стой и все!
Маленький щупленький старичок, нафабренный и расчесанный в аккуратном служебном сюртучке. Он так не подходит для героических поз монументов.
Но люди таковы. Они не любят героев. Даже после смерти. И только в силу необходимости иногда ставят им памятники.
Для этой цели они выбирают самых безобидных из своей среды.
Так-то, господин баронет!
Я, конечно, не знаю ваших заслуг. Но едва ли кто-нибудь их помнит.
Я начинаю думать вслух.
Вот если бы процедить эту грязную реку через большое сито…
Чтобы вода стала голубой…. Да вместо чахлых ворон пустить белых птиц чаек, например. Да убрать грязные джонки, на которых стирают в чернильной воде загнившее белье.
Да посжигать в крематориях всех этих уродов, калек, прокаженных.
Да нагнать сюда белых пароходов и яхт и маленьких катеров – бойких и пронзительных, начищенных как медные самовары! –
— Так это была бы Нева, а не Вампу, — говорит кто-то рядом со мной.
Я оглядываюсь. Никого нет. Может быть это сказал старый пароход?
Он только что прибыл из Владивостока, и проходит курс лечения в местных доках. У него застарелый ревматизм со времен полярных экспедиций. Он скрипит и брюзжит и не верит здешним врачам и санаториям.
Но внуки привезли его сюда. И он терпеливо позволяет себя выслушивать, выстукивать и лечить.
Внукам он отказать не может. А внуки веселые, светлоглазые. Им все ясно. Никаких сомнений разъедающих души у них нет. Они твердо знают что делать. Лица их словно с самого дна моей души, с приснившегося золотого детства, как братья, как забытые сверстники игр, как самые близкие… Они вдруг острой болью обжигают сердце…
Ну да, конечно, ведь они же русские! Люди с моей родины. И только сейчас, в этот миг, я остро и ясно понимаю… что я русский!
Милые вы мои!..
Только не надо петь. Не надо! Мое сердце уже не выдерживает русской песни.
Это выше моих сил.
Я бегу…
Вечереет. Сонные шаланды тихо скользят по реке. Огромные Моллеровские «старухи», какие-то «Агриппины» и «Розалии», крепкие, суровые и властные как старые бретонские торговки, — не спеша набивают себе животы китайским «чау» из тюков хлопка и ящиков. А маленькие «моллерята» — катера, шныряют тут же, где-то около их подолов, и заливаются звонкими голосами и пронзительно визжат…
Ветер, теплый, сладковатый, затхлый китайский ветер, который всегда пахнет смертью, — обдает меня резким порывом.
Скупо и бедно поставлена китайская весна!
На этот спектакль у природы не хватило средств.
Я вспоминаю наши русские вёсны с тонкими, как церковные свечи березками, с талым снегом, с первоцветами, «Иван да Марьей», с пасхальными звонами. Нестеровскую «священную весну»…
И в голову мне приходит чье-то забытое стихотворение:
— Ты сказала: «И в нашей унылой стране
Будет снова весна». Может быть! Может быть!
Но я знаю, я твёрдо уверен, что мне
Уж до этой весны не дожить.
Спасибо. Вертинский через век смотрит прямо в душу. Люблю тебя город Шанхай!