Го блестяще закончил институт (получил диплом с отличием) и в связи с этим руководство вуза и Министерство высшего образования СССР предложило ему продолжить учебу в аспирантуре. Таких китайских студентов по стране было всего 4 человека, остальные – вернулись в Китай. Однако к июлю 1955 г. китайская сторона еще не успела дать ответ и Го Нин должен был вернуться домой. Людмила к тому времени уже перешла на 5 курс мединститута и летом вынуждена была уехать на практику в Опочку. Зная дату отъезда Го Нина, Людмила, по ее словам, «удрала» с практики на 2 дня и проводила его на поезд.
Это время было самым тяжелым для них – впереди неизвестность, может быть, разлука навсегда… Они писали письма друг другу. Бесконечный обмен письмами поддерживал и передавал их любовь. «Бумага также проявила глубину моих чувств, – говорит Го Нин. – Поэтому я решил непременно вернуться в Россию к моей дорогой любимой». Через несколько месяцев Го Нин в Китае получил разрешение продолжать учебу в СССР и приехал в Лениград в аспирантуру при том же институте железнодорожного транспорта, в котором учился. Надо ли говорить о той радости, которая охватила их обоих! «Каждый день Люда и Го возвращались домой вместе, они всегда сидели, держась за руки и шептали какие-то лишь им известные секреты друг другу на ухо», – рассказывает их приятельница. «Посмотрите на фотографию до их свадьбы, – продолжает она, – эти сладкие ранние дни словно отпечатаны на их лицах. Они выглядят такими счастливыми, словно в день свадьбы!».
В 1956 г. пришло радостное известие – китайским и советским гражданам разрешили заключать браки. Немедля был подан рапорт в китайское посольство о разрешении на брак. В 1957 г. Люда, закончив мединститут, вышла замуж за Го, они создали «интернациональную» семью. Людмила начала работать в одной из ленинградских городских больниц, а Го продолжал учиться в аспирантуре своего института. Через год у них родился мальчик Алеша и, поскольку Люда почти сразу же вышла на работу, ее мать помогала ухаживать за ребенком.
В январе 1959 г. Го закончил аспирантуру и должен был вернуться в КНР. Как раз в это время горячая дружба между двумя странами-соседями начала быстро охладевать. Политическая обстановка становилась все напряженней и нужно было определяться, как им жить дальше. Для Го не было сомнений, – он обязан был вернуться на родину. Людмила решила поехать в Китай и жить в этой далекой и неизвестной ей стране, связать с ней свою судьбу.
«Жена должна следовать за мужем, даже если он уезжает на край света», – сказала Люда своей матери, вторя традиционному (для наших стран) взгляду на семью. Сначала они хотели взять ребенка с собой, но ее мать (бабушка Алеши) запротестовала: «Что вы, брать младенца в неизвестность! Вы еще не знаете, где будете жить, что будете есть, какие там условия. Пусть ребенок пока останется здесь, у меня, а когда вы устроитесь, тогда и приедете за сыном! Я обещаю вам, что он будет в безопасности, окружен заботой и вниманием до тех пор, пока вы за ним не вернетесь». Эта пожилая русская женщина, потерявшая мужа на войне, расставалась с единственной дочерью, уезжавшей неведомо куда за границу, и могла взять на себя только долг матери и бабушки. Они оставили своего сына, которому было всего 10 месяцев, в Ленинграде. Но кто же мог знать тогда, что это ее обещание растянется на долгие годы и она будет воспитывать внука 21 год…
В январе 1959 года Го Нин и Людмила приехали в Пекин. «Может быть, множество влюбленных поступили бы так же, как мы, – говорит Го. – Мы не смогли расстаться, поэтому наша любовь согревала нас в то время, когда вода замерзала от холода в нашей общежитской комнате в Пекине, где мы прожили первые 3 года». В это время во всем Китае было очень трудно, – не хватало питания и одежды. Надо сказать, что сразу после провозглашения республики (1949 г.) страна жила еще прежним торговым оборотом и когда Го уезжал на учебу, в стране было множество товаров, и по очень низкой цене.
Летом и осенью 1955 г., во время короткого (в несколько месяцев) пребывания Го Нина на родине, в магазинах еще было множество товаров: масло, хлеб… Вернувшись в КНР в 1959-м, он поразился, как все переменилось: все продукты и промтовары были в большом дефиците и достать их было нелегко. Все было по карточкам, но даже тотальное распределение всех продуктов и товаров не могло восполнить их нехватки. Го рассказывает: «Первое время мы жили в комнате с цементным полом, в которой ничего не было, кроме четырех стен. Хотели гвоздь прибить – не могли найти молоток, да и гвоздей нет в магазине. Что делать? Я написал письмо своим товарищам-китайцам в Ленинград с просьбой сходить к маме Людмилы и попросить ее переслать нам молоток и гвозди. Мои друзья – ленинградские студенты – не могли поверить моему письму, считали, что я как-то неверно воспринимаю ситуацию в КНР, но привезли молоток и гвозди из России. Потом они сами убедились, какая трудная обстановка была тогда в стране. А молоток нам потом очень пригодился…, – смеется Го Нин. – Он и сейчас у нас, можно сказать, прошел с нами всю жизнь…» – И он показывает отличный русский молоток образца 1950-го года, грубый, но надежный. А мне вспомнилась фраза: «Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей…»
Люда тогда училась всему, чего до этого не умела: училась зажигать печку, учила китайский, особенно зубрила китайские медицинские термины (в то время «сверху» пришло указание отказаться от общепринятой в мировой практике латыни и всю специальную терминологию использовать только на китайском) и старалась все время ликвидировать пробелы в разговорном китайском языке (пекинском диалекте). (Забегая вперед, можно сказать, она справилась с этим лишь в Шанхае). Пока Го Нин ждал своего распределения на работу, они жили в Доме гостей при Министерстве железных дорог.
На первых порах работники предоставили Людмиле особое питание как иностранке (для нее стали готовить отдельно, так как сразу по приезду она не могла ничего есть, китайская еда была непривычной). Несмотря на политическое «похолодание», отношение к СССР и русским среди населения было хорошим. Ежедневно специально для нее готовилось несколько блюд и подавался самый хороший рис. Что касается Го, то, согласно правилам, он не имел права прикасаться к этой еде. Он мог есть только в столовой, как и все его сослуживцы.
«Но она все равно ничего не могла есть, – вздыхает Го. – Она хотела есть хлеб, колбасу, масло, варенье. Ничего этого, конечно, у нас не было…» Людмила Афанасьевна возражает: «Но ведь они готовили все такое перченое и острое, что есть это было просто невозможно… Конечно, после маминой диетической пищи я не могла ничего в рот взять…» А Го в это время недоедал. «Глядя на то, что ей приносили в комнату, – говорит он, – у меня слюнки текли от голода. Ведь в то время мы имели только кукурузные пампушки, листья дерева юй-шу, кукурузную сердцевину, смешанную с мукой… Люда, конечно, не знает, что такое кукурузные пампушки. Это нечто, что заполняло наш желудок, но вкусным это назвать было нельзя. В кукурузную муку добавляли листья дерева, и после выпечки получалась темного цвета, довольно твердая и вяжущая на вкус лепешка». Поначалу Люда обедала в специальной комнате-столовой, но потом потребовала, чтобы ей приносили еду в комнату, чтобы никто не мог проследить, сколько она съела и оставила ли что-нибудь мужу.
Вскоре Люду распределили работать в больницу советско-китайской дружбы (в филиал западного района Пекина), ведь тогда она говорила еще только по-русски. Ее назначили врачом в гостиницу «Дружба», где жили иностранные специалисты. Го получил распределение на работу в Пекинскую Академию Наук при Министерстве железнодорожного транспорта. Так они начали работать и потихоньку обживать свое общежитское жилье. Комната, повторяем, была с цементным полом, который нужно было подметать. «Из-за низкого качества цемента эффект при уборке получался обратный, – рассказывают они. – Чем больше мели, тем больше пыли поднималось в комнате». Тогда же в стране начались перебои с горючим, зимой отопление давали с перерывами – утром и вечером по 2 часа, а в Пекине температура в январе обычно понижается до 10 градусов ниже нуля. В такие дни, если нет отопления, жить очень тяжело (если вообще возможно).
Готовить еду нужно было на печке, которую топили углем. За продуктами нужно было ходить на рынок. Топить угольную печь, покупать продукты, готовить еду – ничего этого Людмила не умела. На рынке тогда продавали лишь пекинскую капусту (и ту часто гнилую). Других продуктов было мало, т.к. с питанием было трудно. Вот так молодые попали, можно сказать, «в полымя» труднейшей китайской жизни начала 1960-х годов. Трудности закаляли их, проверяли крепость их чувств. Если бы в то время они оба не помогали друг другу, не заботились друг о друге – неизвестно, как сложилась бы их дальнейшая судьба…
И все же жизненные условия Людмилы были значительно лучше, чем у Го Нина. Ему после длинного рабочего дня вечерами необходимо было участвовать в многочасовых политучениях – в «движении критики и самокритики», развернувшейся после 1962 г., в регулярно проводившихся политинформациях, в кампаниях чисток и «проработок» партийных кадров и интеллигенции и т.д. Отныне продолжительность рабочего дня не имела границ, а участие в политучебе носило обязательный характер. Зачастую он возвращался домой после 9-10 часов вечера и даже позже. Людмила обедала в гостинице и иногда ей удавалось принести что-нибудь для него.
В апреле 1966 г. Го Нина перевели работать в Шанхай. Людмила в августе получила направление на работу в Центральную районную больницу (шанхайский район Луань). В Шанхае семье Го Нина никто не собирался предоставлять жилплощадь, так как Го был коренным шанхайцем. Молодые супруги поселились у родителей Го Нина, с которыми уже жила семья старшего брата. Так Людмила начала жить в большой китайской семье, главой которой был отец Го Нина. Людмила и Го жили теперь в 18-метровой комнате на втором этаже старого родительского дома.
Раньше дом полностью принадлежал этой старинной китайской семье, а теперь ей пришлось потесниться – к ним подселили пролетарские бедняцкие семьи, и родители Го Нина с младшим сыном, его брат с семьей, наши молодые (т.е. 3 семьи вместе) и жили теперь в двух комнатах. Однажды отец Го Нина увидел, как Людмила штопает носки мужа и очень удивился. «Впервые в жизни вижу, чтобы иностранка штопала носки своему мужу, а в своей жизни я повидал немало иностранцев», – сказал он тогда. Однако купить что-либо в магазине можно было только по талонам. Талон на такие быстроизнашивающиеся вещи, как носки и перчатки выдавался на 2 года, поэтому эти товары были в особенном дефиците.
Людмила ничуть не устыдилась своего занятия – еще в России, во время блокады, ее бабушка, чтобы отвлечь внучку от постоянной мысли о еде, научила девочку хорошо штопать и латать одежду. Эту-то бабушкину «штопку» Люда и привезла в Китай (и как она тогда пригодилась!). Людмила Афанасьевна и сейчас с гордостью демонстрирует знаменитое приспособление для штопки и нитки, прекрасно сохранившиеся за эти 40 лет. Вообще Людмила, коренная ленинградка, всегда была большой модницей, любила хорошо одеваться. Но умение хорошо одеваться – это еще и умение хорошо прятать все изъяны одежды и ухитряться изобретать из старых вещей стильные новинки.
Отношения между Людой и родителями мужа установились хорошие. В то время каждый работающий член семьи мог принести 1 талон в месяц на мясо. Людмиле как иностранке выдавалось 5 таких талонов. Все талоны, которые она получала (и на другие продукты питания), сдавались в «общий котел» китайской семьи. Людмила, выросшая в Ленинграде и пережившая тяжелые годы войны, не могла и думать иначе, хотя поначалу семья в напряжении ожидала капризов русской невестки.
«Не припомню случая, когда бы у нас случались разногласия в доме отца Го Нина, – говорит Людмила Афанасьевна. – Глава семьи был удивительным человеком, настоящим офицером и просто образованнейшим человеком, очень деликатным и интеллигентным. Он много рассказывал о том, что видел и пережил». Отец Го умер в 1975 г., а мама долго болела старческим склерозом, и уже не узнавала своих детей. Когда она слегла, Людмила относилась к ней, как к своей матери, много помогала с уходом и лекарствами. Старой женщине нужно было делать перевязки (из-за начавшихся пролежней), содержать ее в чистоте и порядке и многое другое. И Люда вылечила свекровь! Благодаря своей любви и сердечности русская невестка смогла преодолеть много трудностей в своей китайской и шанхайской жизни.
После многих лет в чужой стране Люда полюбила китайский язык, даже диалектный шанхайский. «Когда я впервые приехала в Китай, ко мне относились очень хорошо, – вспоминает она. – Например, я очень благодарна полиции, расположением которой пользовалась (они с предпочтением относились к иностранцам), покупая цветной шелк без необходимого распределительного талона, – говорит Людмила Афанасьевна. – Но когда наступила культурная революция, – все серое и голубое как будто сквозь землю провалились. С этого времени мы учились делать китайские традиционные платья, раскрашивая их в несложные голубые цветы, – вспоминает она. – Я не хотела доставлять хлопот своему мужу, но утомительно однообразное серое суньятсеновское пальто, которое носили все без исключения, надоело мне до тошноты».
Как уже упоминалось, ухудшение отношений между СССР и Китаем началось еще в конце 1950-х годов, но не носило еще острого характера. В те годы в КНР последовательно прошло несколько внутренних политических кампаний: радикальная «коммунизация» китайской деревни (вылившаяся в огосударствление не только основных средств производства, но и практически всей собственности крестьян, в примитивный коммунизм), реализация лозунга «три года тяжелой борьбы – десять тысяч лет счастья» (приведшая к перенапряжению производства и потерям промышленных и людских ресурсов). Вслед за провалом этих первых волюнтаристских кампаний начались чистки в партии и в армии. В связи с попытками СССР дать несколько корректирующих советов, в процесс поиска виновных в ошибочности генеральной линии китайская сторона попыталась вовлечь советских специалистов. Это привело к тому, что СССР отозвал своих спецов в 1960 г. Обе стороны отмечали напряжение межгосударственных отношений.
С 1960 г. начались нарушения советско-китайской границы китайскими военнослужащими и гражданами. В 1961 г. Китай несколько раз изменял условия совместных торгово-экономических договоров, а в конце 1962-1963 гг. вообще отказался от поставок оборудования, произведенного в СССР по китайским заказам. Началось свертывание научно-технических и культурных связей. А позднее дело дошло до выдвижения территориальных притязаний к СССР и соседним с Китаем странам, что привело к созданию военной структуры противостояния на Дальнем Востоке.
Первые годы Людмила дважды смогла съездить в Ленинград к сыну. Однако отношения между нашими странами все сильнее лихорадило, и это прежде всего сказывалось в выдаче виз и оформлении различных официальных документов. Как это выглядело на практике? Обычно на все запросы и заявления со стороны китайских властей следовало молчание. «Это не было отказом, – говорит Людмила Афанасьевна, – но это означало отказ». Так, уже в 1966 г. на запрос Людмилы о выдаче визы никакого ответа не последовало… «Для меня это означало, что я не смогу вернуться к мужу после Ленинграда. Нужно было выбирать между сыном и мужем. Я знаю, – говорит она, – что многие русские женщины, возможно, меня осудят. Но я выбрала мужа, потому что именно ему я была тогда нужнее всего. А что касается нашего сына, – я знала: он был в надежных руках, в полной безопасности и окружен заботами моей мамы…»
К осени 1965 г. скрытая доселе внутренняя партийная борьба среди китайского руководства привела к открытому призыву Мао вернуться к принципам военизированной организации общества, начать репрессии против инакомыслящих и осуществить конфронтацию с СССР. Это выразилось в проведении т.н. «Культурной революции», продолжавшейся 10 лет (1966-1976 гг.).
Первый удар был нанесен по творческой интеллигенции, в силу своей общественной роли выступавшей своеобразным «рупором» народного недовольства и критикующей ошибки по существу. Одновременно репрессиям подверглись прогрессивные партийные лидеры, взгляды которых расходились с левацкими настроениями сторонников Мао. Не надеясь на поддержку рабочих и крестьян в репрессиях против популярных партийных руководителей, не доверяя творческой и научной интеллигенции, требующей серьезного обоснования данной директивы, Мао Цзэдун и его окружение решили использовать в своих целях политически незрелую молодежь. Именно эта молодежь, которую много лет обрабатывали в духе фанатической преданности «вождю», нанесла главный удар по опальным партийным структурам, именно она стала основной силой в осуществлении лозунга «Огонь по штабам!».
Из этой учащейся молодежи были созданы отряды хунвейбинов («красных охранников»). Занятия в школах и вузах были прекращены, чтобы дать возможность одурманенной лозунгами молодежи начать варварское преследование интеллигенции. Так учащиеся получили свободу в проведении «культурной революции», активно проявляя личное рвение в «очищении революции от грязных лицемеров». Хунвейбины расправлялись со своими учителями, с деятелями культуры, крушили памятники и культурные ценности, сжигали книги и древние рукописи, уничтожали многие свидетельства древней китайской цивилизации и малейшие признаки культуры иностранной.
Так, в Шанхае в 1966 г. было уничтожено множество памятников – буддистский монастырь Тинань-сы, прекрасная лепнина иностранных особняков на Вайтане, памятник Пушкину, множество русских эмигрантских церквей, храм Хон Мяо, буддийский комплекс Лонгхуа-сы и многое другое… На стенах домов и в людных местах были вывешены огромные плакаты-дацзыбао («газета больших иероглифов») со списками «врагов и вредителей партии» и с критикой интеллигенции и партработников. На некоторых дацзыбао краской была поставлена большая красная «галочка», говорящая о том, что приговор приведен в исполнение и враги уничтожены.
Старых профессоров выводили на улицу на «суд масс» в шутовских колпаках с оскорбительными надписями, избивали за «ревизионизм», а в действительности – за критическое отношение к установкам Мао Цзэдуна, за недостаточно рьяное поклонение ему. Однажды Люда и Го стали свидетелями, как одну старую учительницу под хохот толпы заставили встать в бочку с отходами и возили по улицам, крича и издеваясь. «Я видел только ее наполовину обритую голову в кровавых шрамах и ужасное белое от страха лицо с огромными безумными глазами, – вспоминает Го Нин. – Ей было около 60-65 лет. Что с ней стало потом – не знаю…»
В ходе «культурной революции» жизнь китайского народа и общества была милитаризована, в особенно широких масштабах пронизана духом подозрительности и слежки, морального террора, массовых репрессий. Вся страна оделась в серо-зеленую однообразную одежду полувоенного образца. Все стали «солдатами революции», непримиримо отвергающими всякое отличие от общепринятого в стране стиля. Преследовать в те времена китайцев могли за что угодно – за наличие родственников за границей, за коллекцию иностранных грампластинок, за неосторожное слово о китайских вождях и за коротковолновой приемник – значит, слушаешь врагов; за жалобу, что не отоварили карточки – значит, клевещешь на народный строй; девушек преследовали за медные волосы и украшения, юношей – за остроносые ботинки и за брюки не той ширины; профессоров и литераторов – за то, что читали иностранные книги; инженеров – за преклонение перед иностранной техникой; рабочих и крестьян – за то, что просили повышения зарплаты…
Русская приятельница Людмилы из числа советских эмигрантов Ирина Костромитинова (родившаяся в Шанхае в 1945 г.) рассказывает: «Нагнетание истерии и эта страшная обстановка приводили к многочисленным случаям самоубийства не выдержавших давления образованных людей. Помню, в нашем дворе жил очень-очень интеллигентный старик-китаец, ему было уже за семьдесят. И вот однажды он поднялся по лестнице на верхний этаж, встал на табуретку и выбросился из окна. Он не выдержал, уже не мог больше терпеть этого «обновления». Обстановка была крайне тяжелой». Ее брат Иван Костромитинов, делясь своими впечатлениями, вторит ей: «Воспоминания не могут стереть картины тех событий: идешь ты по улице, слышишь вой (их тогда называли «красными мариями» на сессиях, или «черными воронами»), который доносился, когда по улицам города проносились спецмашины, видишь сзади вцепившиеся в решетку пальцы этих несчастных людей…»
Особые счеты сводили со своими – с теми, кого считали предателями. Морально и физически были уничтожены сотни высокопоставленных лиц, ставших неугодными. Предателем № 1 был объявлен и в конце концов замучен председатель КНР Лю Шаоци. Уцелевшие, вроде Дэн Сяопина, много лет подвергались унижениям и опале. По заведенной давней традиции их добивали психологически – бесконечной критикой и самокритикой.
«В день начала этих событий, – рассказывает Людмила Афанасьевна, – мы с моей подружкой решили с утра поехать на рынок купить какие-то умопомрачительно красивые и дешевые кофточки. До рынка мы доехали без проблем, а когда возвращались – началось такое, что до дома стало невозможно добраться. Толпы возбужденных скандирующих лозунги людей, транспорт остановился, проехать невозможно. Мы натерпелись страху, чудом влезли в битком набитый последний трамвай. Проезжая мимо одной из улиц, видели разъяренных хунвейбинов, – те увидели нас, показывают пальцем, кричат что-то. Ни живы ни мертвы мы кое-как добрались до одного перекрестка, оттуда пешком было не так уж и далеко. – А дома Го Нин места себе не находит! «Вы с ума сошли, – накинулся на нас. – Такое творится, а вы бегаете по городу!». Да ведь мы молодые тогда были, ветер в голове – даже не думали, что все настолько серьезно и страшно. И потом, иностранцев-то первое время не трогали. Другое дело, что немногочисленные англичане, американцы и французы самостоятельно в 24 часа покинули тогдашний Китай…»
За время проведения «культурной революции» экономика страны понесла тяжелый урон: промышленное производство сократилось, сельское хозяйство переживало серьезный спад из-за бесконтрольного увеличения численности (население за 12 лет выросло на 125 млн. человек!) и соответственного сокращения доли сельхозпродукции на душу населения. Высшие и средние специальные учебные заведения не работали, в результате чего в КНР остро ощущалась нехватка сотен тысяч и даже миллионов специалистов, а прекращение работы общеобразовательных школ привело к увеличению числа неграмотных на новые десятки миллионов человек.
«Во время культурной революции, я день и ночь ждала, что за мной придут, –говорит Людмила Афанасьевна. – Я знала, что неожиданно могла явиться бригада «красных охранников» – хунвейбинов с обыском дома и забрать меня. Я пряталась под подоконником окна в те часы, когда красные армейские отряды проходили мимо дома. Сплетня или клевета на моего мужа могли принести много горя и боли не только нам, но и тем, кто жил рядом за стеной. Когда мы с мужем говорили между собой по-русски на улице, прохожие ворчали и указывали на нас».
Отношения между СССР и Китаем к тому времени испортились окончательно. Советская сторона слишком прямолинейно выразила свое отношение к событиям. Кремль обвинил Пекин в догматизме и левацком авантюризме, в попытках расколоть соцлагерь, спровоцировать мировую войну. Мао Цзэдун в ответ заклеймил советских руководителей – Хрущева, а затем и Брежнева, – за буржуазное перерождение, обвинил их в сговоре с американским империализмом. В начале 1967 г. в различных китайских городах будут инспирированы хунвэйбиновские выступления против Советского Союза, оскорбление советских граждан и учреждений. В августе хунвейбины устроят погром посольства СССР в Пекине. Дело дойдет до стрельбы на Даманском.
В начале 1967 г. в Шанхае были арестованы русские из числа советских эмигрантов – в том числе С.И. Костромитинов, В. Порошин и другие. Сын Костромитинова Иван, рассказывая об этих событиях, вспоминает: «На плакатах («дацзыбао») того времени печатались списки репрессированных китайцев, фотографии расстрелянных людей. Люди, проходя мимо этих плакатов, старались тише говорить. Страх присутствовал везде. Но мы никогда не думали, что это коснется европейцев. Наш отец просидел в одиночной камере китайской тюрьмы 15 (!) лет без суда и следствия, а моя сестра – 7 лет».
Вспоминая те годы, Людмила Афанасьевна вздыхает: «Я только постоянно чувствовала надежное плечо своего мужа. Лишь благодаря его любви и поддержке я смогла все это пережить. Но когда он был изолирован в специальную школу (должен был «переучиваться по-революционному»), я была вынуждена решать все проблемы в своей жизни сама». Действительно, в этой обстановке тяжелее всего пришлось все-таки Го Нину. Не желая расстраивать супругу, он старался не распространяться о частых «проработках» его на различных собраниях и митингах за связь с женой-иностранкой. Он не знал, в чем он виноват, но это никого не интересовало. Моральное линчевание его продолжалось несколько лет, от него требовали публичного покаяния и «самокритики». Пропагандистские кампании утихали, а затем возобновлялись с новой силой, пока наконец, Го Нина вместе с другими специалистами-«перерожденцами» не отправили на 4 года в деревню на «трудовое воспитание».
Так Люда осталась одна. Хотя она продолжала жить в китайской семье мужа и ежедневно ходила на службу в больницу, острое чувство своего полного бесправия и одиночества не покидало ее. С этого времени она так же, как и другие местные женщины-китаянки, становилась каждое утро в очередь, покупая плоские оладьи и жареные темные скрученные пончики из теста – традиционный завтрак шанхайских жителей. Ей предстояло ждать четыре долгих года, ежедневно испытывая чувства неизвестности, страха и надежды. «В Шанхае было немало таких же смешанных китайско-русских семей. Большинство женщин, не выдержав морального давления, официально развелись с мужьями, взяли детей и уехали в Советский Союз, – говорит Людмила Афанасьевна. – Для меня отъезд в СССР был бы равносилен подписанию смертного приговора собственному мужу. Это было невозможно. Я не знала, сколько времени это могло продолжаться, но я готова была ждать вечно, лишь бы он был жив».
«По существу, настоящей счастливой находкой, которая обнаружилась в это трудное время, – был характер русской женщины, – говорит Го, одобряя слова супруги. – Я чувствую это очень глубоко, и легко могу разглядеть ее сильный характер сквозь кроткую наружность». Людмила Афанасьевна, улыбаясь ему в ответ, говорит влюбленно: «Не смейся надо мной».
Людмила репрессиям со стороны китайских властей не подвергалась. Она 30 лет проработала врачом в шанхайской больнице (района Луань). Пожалуй, шанхайцы старшего поколения все помнят русского врача «Ба» – так по-китайски звучит фамилия Людмилы – Бабаскина. Ее внимательность, ответственность и забота о больных принесли ей общегородское признание. Поэтому больные всегда готовы были отстоять большую очередь, чтобы попасть к ней на прием. Не раз, во время путешествий Людмилы в Ханчжоу, Сучжоу или Пекин, – люди на улицах узнавали ее – «Это же иностранный врач из Шанхайской больницы района Луань!». В 1970 г. Шанхайский институт иностранных языков и Хуадунский университет приглашали Людмилу преподавать русский язык китайским студентам, но она не могла и не хотела менять свою специальность: «Как же мои больные без меня! Я люблю свою профессию…»
Несмотря на тяжелые времена, Людмила периодически подавала заявления в китайские инстанции на выдачу визы для поездки в СССР. Нужно было проведать сына и мать. На её запросы китайские чиновники отвечали: «Ваш вопрос решается наверху». Через год, два – ей говорили: «Заявление уже просрочено, напишите снова». Так прошло 15 лет.
Все это время их поддерживала переписка с сыном, изредка пересылались фотографии. Люда и Го поначалу хотели посылать сыну и бабушке деньги. Людмила тогда получала только 78 юаней, а ежемесячно разрешали посылать только 20 долларов. Однако в СССР сын не мог получать доллары – только в рублевом эквиваленте по официальному банковскому курсу (около 15 рублей в месяц). Поэтому эти деньги играли весьма незначительную роль в бабушкином бюджете. Людмила Афанасьевна произносит фразу, от которой бросает в дрожь: «В последний раз я видела сына, когда ему было 5 лет; после начала культурной революции передвижение было уже прекращено. 20 лет мы не видели своего сына…»
И только в 1981 г. она получила разрешение китайских властей поехать в СССР проведать своих родных. Однако советская сторона, несмотря на заключение с Китаем соответствующих соглашений, тоже тянула время. В 1982 году пришло разрешение, но лишь в 1983 году Людмила Афанасьевна смогла отправиться в Ленинград. За это время, так и не дождавшись дочери, умерла ее мать. Она выполнила свой долг бабушки и матери по воспитанию внука. Людмила встретила взрослого сына, который к тому времени закончил школу и мединститут, стал врачом и женился. Алеша похож на мать – у него голубые глаза и светлые волосы.
С середины 1980-х годов они свободно ездят друг к другу в гости. В основном поездки совершает Алеша, Людмиле Афанасьевне и Го Нину тяжело переносить долгую дорогу – годы берут свое. Они не любят рассказывать о трудном времени, которое им пришлось пережить. Больше вспоминают о светлом и хорошем. Людмила Афанасьевна считает, что «не следует ворошить прошлое, это уже прошло и назад не воротишь».
Когда осенью 2000 года к ним приезжал сын, мне захотелось расспросить его поподробнее – какова была его жизнь, что он чувствовал и насколько тяжело ему было. Но Алеша прямо и спокойно сказал: «А никакой трагедии не было. Просто я знал, что мой отец – китаец и что они с мамой находятся в командировке в Китае. Я рос таким же мальчишкой, как и все мои сверстники, так же дрался во дворе и так же обожал военные фильмы. Я ничуть не чувствовал себя хуже других, ущербнее других. У меня было все или почти все, что имели мои товарищи».
После выхода на пенсию Людмила Афанасьевна продолжала еще работать. Кроме того, вся русская диаспора – командированные специалисты из СССР, студенты или работники Генерального консульства – часто обращались к ней за советом и помощью, если случались проблемы со здоровьем или решались какие-либо медицинские вопросы. Она делала доклады для работников консульства – о традициях и привычках китайцев, консультировала их по поводу шанхайских больниц, говорила о традиционных китайских лекарствах и методах лечения, переводила специальную медицинскую терминологию. Иногда она сопровождала в больницу кого-либо из российских специалистов, выполняя работу переводчика и консультанта – стояла в очереди, платила деньги, получала лекарства.
Несколько лет тому назад она преподавала русский язык в вечерней школе при Доме Науки и Техники. Приходилось ей заниматься и переводами научно-популярных фильмов с китайского на русский язык. В этом ей всегда помогал Го Нин. Вместе они перевели тексты к таким документальным медицинским фильмам, как «Коронарная болезнь сердца», «Рак печени», «Проказа», «18 упражнений для здоровья», «Детские заболевания» и другие. А иногда переводом работа не заканчивалась – надо было читать по-русски тексты (т.е. озвучивать переведенный материал). Оказывается, это тоже искусство – нельзя сделать ошибки, нельзя заикнуться, глубоко вздохнуть (и так 3-4 часа подряд). К ним часто обращались разные переводчики, не знавшие специальной медицинской терминологии, за помощью.
Мне нравится приходить в эту дружную и интеллигентную семью. Здесь говорят по-русски и по-китайски. На стенах висят картины, написанные Го Нином и образцы великолепной китайской каллиграфии, которой он увлекается. Профессор Го хорошо разбирается в мировой живописи, в архитектуре и многих-многих других вещах. В шкафах много книг – художественных и специальных, много видеокассет на русском языке. Они любят слушать русские радиопередачи, в курсе всех последних событий в России и Китае.
Мнение этих пожилых людей всегда отличается независимостью и обоснованной позицией. Они трогательно заботятся друг о друге, и, глядя на них, невозможно поверить, что судьба обошлась с ними так жестоко. Однако они ничуть не унывают, бодрятся и этой осенью совершили даже 3-недельную поездку в Швейцарию к друзьям и в Россию к сыну.
Теперь жизнь Людмилы Афанасьевны намного счастливее. «Я не могу забыть те трудные времена, но у меня нет ни капли обиды или ненависти. Те годы почти нисколько не изменили меня, – говорит она. – Мой сын до сих пор живет в Ленинграде (ныне – Санкт-Петербурге), каждые два года он приезжает к нам в Шанхай. Он говорит, что в детстве и юности у него все было более или менее замечательно, и я думаю так же. Но я не знаю, почему мои чувства встрепенулись, а сердце защемило, когда он так сказал. В моей судьбе большую роль сыграли два города, связь между которыми я пронесла через всю свою жизнь. Я люблю Шанхай, но одновременно я люблю и Ленинград, мой родной город».
Пока бьются сердца этих славных людей, эта связь не ослабеет.
В статье использованы материалы:
- Zhu Jiakang. The course of true love never did run smooth // Shanghai Daily. 24.02.2000. (на англ.яз.).
- Сун Цайюань. Русский врач и ее китайский муж. // Шанхайские вечерние новости. 1.01.2001. — С.12. (на кит.яз.).
- Юрьев М. История стран Азии и Северной Африки после Второй мировой войны (1945-1990). — М., 1994. — С. 64-79.
- Шанхайские русские. Передача Артема Боровика «Совершенно секретно». — М., 1996.
Страницы: 1 2
