Стихи Арсения Несмелова

Арсений Несмелов

Арсений Несмелов

Арсений НЕСМЕЛОВ (Арсений Иванович Митропольский; 1889-1945)

Родился 8.06.1889 ст.ст. в Москве. В звании офицера, поручика Царской армии провел свою молодость в окопах Первой Мировой войны, затем — в Белой Гвардии, в войсках адмирала Колчака, затем — Дальневосточной республики. Участвовал в Ледяном походе. После поражения ДВР и установления советской власти на Дальнем Востоке жил во Владивостоке под надзором ОГПУ без права выезда; в 1924 году, вовремя узнав о готовившихся новой властью расправах над бывшими белогвардейцами, бежал из Владивостока вместе с тремя друзьями. Через глухую тайгу, через советско-китайскую границу и кишевшие бандитами гаоляновые джунгли четыре беглеца чудом сумели добраться до Харбина — главного дальневосточного центра Русской Эмиграции.

В эмиграции поэтический талант Несмелова вспыхнул с особенной силой; он стал одним из лучших русских дальневосточных поэтов, «Бояном русского Харбина», как прозвали его в эмигрантских литературных кругах. Его произведения печатали не только в изданиях русской эмиграции в Китае, но и в Европе. После вступления советских войск в Харбин в августе 1945 г. Несмелов был арестован и переправлен в Советский Союз, где примерно через месяц, в тюремной камере в Гродекове (близ Владивостока), оборвалась его жизнь.

В СОЧЕЛЬНИК

Нынче ветер с востока на запад,
И по мерзлой маньчжурской земле
Начинает поземка, царапать
И бежит, исчезая во мгле.

С этим ветром, холодным и колким,
Что в окно начинает стучать, —
К зауральским серебряным елкам
Хорошо бы сегодня умчать.

Над российским простором промчаться,
Рассекая метельную высь,
Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском,
Над родною Москвой пронестись.

И в рождественский вечер послушать
Трепетание сердца страны,
Заглянуть в непокорную душу,
В роковые ее глубины.

Родников ее недруг не выскреб:
Не в глуши ли болот и лесов
Загораются первые искры
Затаенных до сроков скитов,

Как в татарщину, в годы глухие,
Как в те темные годы, когда
В дыме битв зачиналась Россия,
Собирала свои города.

Нелюдима она, невидима.
Темный бор замыкает кольцо.
Закрывает бесстрастная схима
Молодое, худое лицо.

Но и ныне, как прежде, когда-то,
Не осилить Россию беде.
И запавшие очи подняты
К золотой Вифлеемской звезде.

МОСКВА ПАСХАЛЬНАЯ

В тихих звонах отошла Страстная,
Истекает и субботний день,
На Москву нисходит голубая,
Как бы ускользающая тень.

Но алеет и темнеет запад,
Рдеют, рдеют вечера цвета,
И уже медвежьей теплой лапой
Заползает в город темнота.

Взмахи ветра влажны и упруги,
Так весенне-ласковы, легки.
Гаснет вечер, и трамваев дуги
Быстрые роняют огоньки.

Суета повсюду. В магазинах
Говорливый, суетливый люд.
Важные посыльные в корзинах
Туберозы нежные несут.

Чтоб они над белоснежной пасхой
И над коренастым куличом
Засияли бы вечерней лаской,
Засветились розовым огнем.

Все готово, чтобы встретить праздник,
Ухитрились всюду мы поспеть,
В каждом доме обонянье дразнит
Вкусная кокетливая снедь.

Яйца блещут яркими цветами,
Золотится всюду «Х» и «В», —
Хорошо предпраздничными днями
Было в белокаменной Москве!

Ночь нисходит, но Моска не дремлет,
Лишь больные в эту ночь уснут,
И не ухо даже — сердце внемлет
Трепету мелькающих минут!

Чуть, чуть, чуть — и канет день вчерашний,
Как секунды трепетно бегут!..
И уже в Кремле, с Тайницкой башни
Рявкает в честь праздника салют.

И взлетят ракеты. И все сорок
Сороков ответно загудят,
И становится похожим город
На какой-то дедовский посад!

На осколок Руси стародавней,
Вновь воскресший через триста лет…
Этот домик, хлопающий ставней —
Ведь таких давно нигде уж нет!

Тишина арбатских переулков,
Сивцев Вражек, Балчуг — и опять
Перед прошлым, воскрешенным гулко,
Век покорно должен отступать.

Две эпохи ночь бесстрастно вместит,
Ясен ток двух неслиянных струй.
И повсюду, под «Христос воскресе»,
Слышен троекратный поцелуй.

Ночь спешит в сияющем потоке,
Величайшей радостью горя,
И уже сияет на востоке
Кроткая Воскресная заря.

ТИХВИН

Городок уездный, сытый, сонный,
С тихою рекой, с монастырём, —
Почему же с горечью бездонной
Я сегодня думаю о нём?

Домики с крылечками, калитки.
Девушки с парнями в картузах.
Золотые облачные свитки,
Голубые тени на снегах.

Иль разбойный посвист ночи вьюжной,
Голос ветра, шалый и лихой,
И чуть слышно загудит поддужный
Бубенец на улице глухой.

Домики подслеповато щурят
Узких окон желтые глаза,
И рыдает снеговая буря.
И пылает белая гроза.

Чье лицо к стеклу сейчас прижато,
Кто глядит в оттаянный глазок?
А сугробы, точно медвежата,
Все подкатываются под возок.

Или летом чары белой ночи.
Сонный садик, старое крыльцо,
Милой покоряющие очи
И уже покорное лицо.

Две зари сошлись на небе бледном,
Тает, тает призрачная тень,
И уж снова колоколом медным
Пробужден новорожденный день.

В зеркале реки завороженной
Монастырь старинный отражён…
Почему же, городок мой сонный,
Я воспоминаньем уязвлён?

Потому что чудища из стали
Поползли по улицам не зря,
Потому что ветхие упали
Стены старого монастыря.

И осталось только пепелище,
И река из древнего русла,
Зверем, поднятым из логовища,
В Ладожское озеро ушла.

Тихвинская Божья Матерь горько
Плачет на развалинах одна.
Холодно. Безлюдно. Гаснет зорька,
И вокруг могильна тишина.


Оставить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *