Русский клуб в Шанхае

Харбин. Эмигрантская пресса писала: «…в Харбине начала 1920 года было 5-6 средних учебных заведений, 2 скучных газеты, булыжные мостовые, Желсоб и Комсоб…. ((Желсоб – Железнодорожное собрание, Комсоб – Коммерческое собрание.)) Но вот понаехали беженцы. Тысячи их, десятки тысяч поначалу. Приехали в теплушках, одетые в что попало, многие больными, все измученные, большинство без всяких средств. В 1921-22 гг. Харбин впитал в себя на 15.000 человек туземного населения русских, до 40.000 беженцев…. С прибытием большого потока русских, на Дальнем Востоке началась блестящая пора «русского культурного Ренессанса». Открывались одна за другой школы, юридический факультет, за ним – русско-китайский институт, потом – институт педагогический, ориентальных и коммерческих наук. Кабаре, театры миниатюр, места художественных ночных развлечений плодились как грибы после дождя. Стало выходить бесчисленное количество печатных периодических изданий: газет, журналов, журнальчиков. Развивалось, ширилось, росло книгопечатание. Началось домостроительство; открылись частные лечебницы врачей-специалистов, строились величественные храмы…. Питающая край железная дорога превратилась «в слепящую игрушку, в предмет для зависти чужих, в объект национальной гордости для русского сознания…». В эти годы в Харбине ключом кипела деловая жизнь, дорога [КВЖД]  преображалась, как в сказке; открывались факультеты, приезжали ученые; «иностранцы съезжались дивиться роднику русской инициативы, знаний, энергии, дарований. В те поры в Харбине русским принадлежала дорога, русские занимали половину мест в муниципалитете, русские водили тогда искреннюю дружбу с китайцами. Т.е. просто русские – годами трудившиеся в Маньчжурии, и затем беженцы, прибывшие трудиться на чужую землю…». ((Ставка на русских. Л.Арнольдов. //Шанхайская Заря, 27 февраля 1928 г. – С.3; он же. Русский элемент //Шанхайская Заря, 6 ноября 1932 г. – С. 11; он же. Без атмосферы // Шанхайская Заря, 6 марта 1930 г. – С.5.)) 

Вот в такой Харбин попадает молодой барон фон Ольбрих, и сразу включается в кипящую здесь культурную жизнь. Ему был 21 год, он покинул родину молодым человеком, когда адаптироваться к новой жизни не так уж сложно. Он сумел найти свое место на чужбине, но поначалу нашел себя не в литературе. Нельзя забывать, что литературными заработками в эмиграции было не прожить, все-таки это Китай, не Франция, не Европа…. Писать заметки в журналы, делать репортерскую работу, — куда ни шло. Но стабильный постоянный заработок давала в Харбине только принадлежность к дороге, к КВЖД.

Павла Северного можно назвать счастливчиком, ему часто везло в жизни. Так, после заключения советско-китайского соглашения о КВЖД, он все же сумел устроиться на работу при Дороге (хотя лиц с белогвардейским прошлым массово с Дороги увольняли). Сохранилось удостоверение 1926 г., по которому Павел Александрович Ольбрих-Северный являлся штатным служащим склада Модягоу на КВЖД. ((Находится в личном архиве Арсения Северного.))

Выжить в Харбине тех лет Павлу Северному помогла наблюдательность, хорошее литературное чутье и… удачная внешность! Кроме литературных начинаний, он стал выступать на сцене в спектаклях местных российских театров, в советских труппах и любительских спектаклях. «В Харбине в 1919-1920-м годах существовало несколько студий, — пишет О. Софонова, — в том числе «Кольцо», куда входили артисты, художники, поэты… [Руководители] вели беседы с молодежью о поэтическом творчестве, о музыке и поэзии, красках, о мистических сферах в поэзии Блока, и молодежь… слушала. Тянуло к лирике, поэзии не только юношей. Так, недавно еще был пережит Ледяной поход, крушение Белого движения, опасности, лишения, потеря товарищей, памятный тифозный бред, — забыть все! Уйти, оторваться! И слушали стихи, пробовали писать. Прокормиться стихами было трудно…. Сытый Харбин 1920-х годов отдавал предпочтение театральным постановкам…». ((Софонова О. Пути неведомые: Россия (Сибирь, Забайкалье), Китай, Филиппины, 1916-1949 гг. – Мюнхен, Gesamtherstellung: F. Zeuner Buch und Offsetdruck, 1980. – С.107. Цит. по: Хисамутдинов А.А.  Российская эмиграция в Азиатско-Тихоокеанском регионе и Южной Америке. Биобиблиографический словарь. – Владивосток, Изд-во ДВГУ, 2000. – С.28-29.))

Выступление в антрепризных спектаклях давало не самый большой, но стабильный заработок, да и вряд ли Павел мог играть большие роли. Зато это было надежнее, чем литературное творчество, появлялась возможность изредка ездить на гастроли, и таким образом путешествовать по городам Китая… В 1921-1922 гг. Павел работал в харбинской труппе «Товарищество артистов», с 1924 по 1930 гг. выступал в спектаклях разных театров в  Харбине. Здесь он познакомился с З.А.Прибытковой, известным дальневосточным театральным режиссером и профессиональным музыкантом,  играл в спектаклях ее театра. Использовали таких непрофессиональных актеров, в том числе и как монтировщиков, старших помощников режиссера, литработников или драматургов-инсценировщиков.

Гастролировали со своими театрами по Дальнему Востоку и советские театры. Впоследствии П.Северный отмечал, что в Харбине он ходил на спектакли и познакомился с такими известными исполнителями, как С.Я.Лемешев и другие выдающиеся русские оперные артисты. Так, в 1924 г. в Харбин приезжает российская труппа артистов под руководством знаменитого Н.Смолича, которая проработала в городе более трех лет. В это время П.А.Северный знакомится с артистом этой труппы В.Лоренцем, с которым позже будет играть в некоторых постановках и в Шанхае. Лоренц в 1929 г. уехал в Шанхай, несколько лет не мог устроиться  по специальности, перебивался случайными заработками. Одно время ему даже пришлось стать …управляющим гвоздильным заводом. В 1931 г. в Шанхае, совместно с З.А.Прибытковой, В.Лоренц организовал Русский Театр, который просуществовал более десятка лет. Постоянная смена профессий и специальностей типичны для многих беженцев, попавших на Дальний Восток, а ищущим работу в Шанхае было очень и очень нелегко. ((В.Лоренц был родом из Уфы, репатриировался в 1954 г. в СССР. См.: К юбилею В. Лоренца //Шанхайская Заря, 10 апреля 1935 г. – С.6; из материалов личного дела В.Лоренца. Уфа, архив Башкирского театра оперы и балета.))

В период с 1921 по 1926 гг. Павел Северный выходит на литературную стезю, активно печатается. Первые его публикации пока не найдены, это дело времени. Известно только, что это были пьесы, драмы, рассказы и очерки. Сотрудничая в газетах и журналах, трудно было «кормиться» литературным трудом. Журнал «Рубеж», например, платил по 4 коп. за строчку, — сколько же надо было принести… ((Цит. по: Ю. Крушенштерн-Петерец. Чураевский питомник (О дальневосточных поэтах) // Возрождение (La Renaissance): ежемес. лит.-полит.журн. – 1968. – Дек. (№ 204). – С.45-70. — Ссылка по: Хисамутдинов А.А.  Российская эмиграция в Азиатско-Тихоокеанском регионе и Южной Америке. Биобиблиографический словарь. – Владивосток, Из-во ДВГУ, 2000. – С.173.))   Главное, что ему удалось в литературе: не только отразить духовное бездорожье русского эмигранта, но и то, как все-таки человек находит свой путь, где черпает силы, как выстраивает свое будущее….

Литературная жизнь Харбина к 1924 г. (до заключения советско-китайского соглашения) была весьма оживленной. В русской периодике о начале 1920-х писалось: «… В Харбине, одно время выходило 14 ежедневных газет!.. Приезжая публика только руками разводила: «До революции в обоих Питере и Москве столько не было газет, как у вас!!!» Харбинцы ухмылялись, они знали, что это очередная – “очередь”, поветрие, оттепель на газетном фронте…». ((Шанхайская Заря, 2 июля 1929 г. – С.5.))

Первым зафиксированным на сегодня самостоятельным произведением П. Северного стала драма в 4-х действиях «Смерть императора Николая II», вышедшая в 1922 г. в Харбине. Поскольку среди исследователей русской эмиграции есть те, кто не считает П.Северного драматургом, — можно считать это издание литературно-драматургическим дебютом будущего писателя. И этот дебют подчеркивает, как символичен мировоззренческий путь барона фон Ольбриха в эмиграции: от монархиста в молодости – к неприятию большевизма; от антикоммунизма – через ностальгию по России — к лояльности к СССР, особенно проявившейся во время Великой Отечественной войны; от лояльности – к восхищению Сталиным и СССР в 1945 году; от вступления в Советский клуб в Шанхае — к решению репатриироваться на родину после войны. Такой эволюционный перелом пережил Павел Северный в эмиграции (и вместе с ним – многие эмигранты).

В 1924 г. в Харбине выходит уже упоминавшийся выше первый сборник рассказов «Только моё, а может быть и Ваше». Понятно, что в условиях эмиграции литературные горизонты были объективно сужены, масштабы на порядок уменьшены. Русская колония в Китае, даже в самых больших городах, — все-таки не могла имитировать Россию. Да и местные условия, и читатель был не тот… Когда рухнула та цивилизация, которую покинули белогвардейцы и образованный класс, выживание в непривычной инородной, иноязычной и инонациональной среде имело свои определенные правила и границы. Многим пришлось осваивать новые профессии, нередко – профессию журналиста, очеркиста, писателя. Большинству пришлось заниматься совсем не тем, чем они жили в России, чаще всего – совершенно новым для себя делом.

Труднее всего пришлось офицерам, которых в Китае оказалось больше всех. «И чего только они здесь не делают? – писала русская газета. — Клерки в офисах и ночные сторожа, грузчики и таперы, владельцы магазинов и галантерейные приказчики, шоферы и миссионеры, содержатели столовых и хозяева бордингов – бесконечна приспособляемость русского человека…». ((Бординг-хаусы (boarding-house), в просторечии «бординги» — меблированные комнаты со столом; Шанхайская Заря, 24 февраля 1928 г. – С.5.))  Это был продолжительный, нередко изнурительный, труд, вынужденный заработок. Надо отдать должное: деловая культура большинства эмигрантов требовала осваивать дело на достаточно хорошем, приличном уровне; они стремились совершенствоваться, делать «как дóлжно», максимально качественно выполнять свои обязанности. И это – существенное отличие от того времени, в котором мы живем сейчас.

К концу 1920-х гг. в политическом отношении эмиграция уже претерпела большое эволюционное развитие. Территориально русские в Китае в основном освоили Дайрен, Мукден, Харбин, Тяньцзинь и Пекин, т.е. произошел стихийный рост русских колоний. Русские и китайцы уживались более-менее мирно, однако русские лишились права особого положения иностранцев в Китае, что обусловило негативное, порой даже презрительное  отношение коренного населения к русским как к «не совсем европейцам». Многие русские военные служили в китайских армиях местных милитаристов. Русские и японцы до 1931 г., хотя и помнили Русско-японскую войну и интервенцию на Дальнем Востоке, имели достаточно лояльное отношение друг к другу в Китае. С 1932 г. все изменилось, особенно для тех русских, которые оказались в зоне Маньчжоу-Го.

Не только обстановка, со временем изменились настроения белой эмиграции. Если в первые годы в Китае эмиграция жила надеждой на скорое возвращение на родину, — то уже в 1928-1930 гг. эмигрантские вожди —  Г.Д.Меркулов, Г.М.Семенов, Д.Л.Хорват и др. — призвали свою паству «не сидеть на чемоданах», а активно приспосабливаться к долгому эмигрантскому существованию «до лучших времен». ((Переговоры Д.Л. Хорвата с дипломатическим корпусом. Проект легализации русских в Китае //Шанхайская Заря, 26 апреля 1928 г. — С.5; Глава Русской Дальневосточной Эмиграции генерал-лейтенант Д.Л.Хорват//Слово, 7 января 1930 г. – С.6; Шанхайская Заря, 14 сентября 1927 г. – С.4.))  Русская газета писала: «…Сроки возвращения на родину все еще никому не ведомы, будущее продолжает быть темным, но политика «сидеть у моря и ждать погоды» оказалась опровергнута самою жизнью… Последняя статья акад. Струве из Европы как нельзя кстати трактует необходимость для эмиграции улучшать свое материальное благополучие, пускать поглубже корни в землю, на которой, волей беженского рока, нам довелось осесть, соучаствовать в окружающей деловой жизни. Упорный труд, настойчивое и систематическое ознакомление с местными условиями, приспособление к ним, накопление материальных благ – вот путь к тому, чтобы эмиграция приобретала за рубежом вес и влияние и представляла бы собою в чужой среде силу, с которой всюду должны были бы считаться». ((Поддержка с Запада //Шанхайская Заря, 11 октября 1929. – С.2.))  Так для большинства эмигрантов вопрос возвращения на родину откладывался на неопределенный срок.

По словам Арсения Северного, из рассказов отца ему запомнилось, что в Харбине ему не очень понравилось, жилось не сладко. В феврале 1932 г. Харбин захватили японцы, создав марионеточное государство «Маньчжоу-Го». «Русские обитатели Харбина оказались в тяжелом положении, и отец принял окончательное решение перебраться в Шанхай». Прощанием с Харбином стал его рассказ «Свечи монашеского обета», опубликованный в 1931 г. в литературно-художественном сборнике «Багульник». Этот сборник успели выпустить лишь раз, вскоре  японцы закрыли этот альманах.

В рассказе содержится совершенно изумительное описание таинственного и подлинного Китая, вплоть до современности сохранившего все обычаи старины. «Красные, толстые колонны из кедра подпирают тяжелые гнутые кверху крыши, – живописует убранство монастыря П. Северный. — Тяжело дереву, трудно колоннам поддерживать многосотпудовые черепичные крыши. Так тяжело, что они даже потрескались и кое-где облупившийся лак обнаруживает морщины усталости дерева. Дерево утомилось…». В этом дивном наполненном внутренней энергией коротком рассказе, сюжете-штрихе из жизни буддийского монастыря, раскрывается обряд посвящения в монастырское братство молодых монахов, которые должны пройти тяжелое испытание огнем. Рассказ совершенно четко делится на логические ступени, которые совершенно невозможно «разъять» на отдельные составляющие, входящие, словно китайская шкатулка, «друг в друга»: первая – описание монастыря, вторая – слитое воедино описание природы и внутренних покоев зала обрядов, третья – собственно «таинство бронзовой религии Востока…». На наш взгляд, несомненно, это очень талантливая вещь, попытка обращения русского писателя к миру религиозного древнего неясного и вязкого бытия, параллельно существующего с окружающим настоящим, реальным ХХ веком.

Павел Северный к тому времени уже побывал во многих городах Китая с театральными гастролями, а также несколько раз приезжал в Шанхай, в том числе — для участия в литературно-художественных вечерах молодых писателей, поэтов, артистов и музыкантов. «Но в 1932 году денег на переезд в Шанхай у него не оказалось, — продолжает Арсений Павлович, — и тогда он решил пешком (!) идти из Харбина в Шанхай, пересечь чуть ли не весь Китай с севера на юг. Так, путешествуя по Китаю, он многое узнал о стране и народном быте китайцев. В те годы в глубинных районах европейцы были большой редкостью, и богатые китайцы охотно пускали их на ночлег в свои имения. И в дальнейшем в своих книгах отец описал многое из того что увидел». ((Из личных бесед с А.П.Северным.))

Хотя Павлу Северному было уже 32 года, существовала потенциальная угроза быть мобилизованным в японские военные отряды, создающиеся в Маньчжоу-Го. Не этим ли обстоятельством объясняется пеший переход будущего писателя из Харбина в Шанхай? На легальных переездах стояли японские таможни и полиция, но тотальному контролю были подвластны не все переходы. В этом отношении П.Северный не был исключением: чаще всего нелегально значительная часть русских мужчин призывного возраста в те годы стремилась покинуть «японский рай» в Маньчжурии и отправлялась на юг, в город свободы и мечты — Шанхай.

Шанхай. Сами журналисты русских газет, сравнивая жизнь Харбина и Шанхая, писали: «Когда в начале 1920-х гг. в Харбин хлынуло огромное число беженцев из России, Шанхай в русском отношении представлял собою пустыню аравийскую. По прошествии 6-7 труднейших лет, наша колония Шанхая из почти бесправных русских превратилась в один из крупнейших факторов благополучия международного города. Причем заслуга в этом принадлежала не русским «старожилам» Шанхая, а исключительно новопришельцам, в основном — харбинцам. Тогда на шанхайские мостовые вышел неимущий русский рабочий люд, на всякую шли работу. Им кричали здесь: «Безумие конкурировать с желтым трудом!», а они все шли и шли. Эти люди поверили в Шанхай, решили открыть здесь русские школы, русские магазины, русский госпиталь, русские заводы… Они одарили, наконец, русскую колонию русскими газетами и литературными талантами. Позднее появились русские журналы…. В 1921 г. в Шанхае не было ни одной русской вывески, — сейчас [1928 г.] говорят по-русски во всех крупных иностранных магазинах на торговой улице Нанкин род, а на французской концессии даже французы будто бы разговаривают по-русски. Официальные объявления властей делаются на 3-х языках в Шанхае: по-английски, по-китайски и по-русски! Почему же не на других языках больших колоний? За нами ничего нет, кроме наших собственных рук, не отказывающихся ни от какой работы, ничего нет, кроме знаний, опыта, честности, законопослушания и твердого сознания нашего права на место под шанхайским солнцем…». ((Л.Арнольдов.  Ставка на русских  // Шанхайская Заря, 27 февраля 1928 г. – С.3.))

«…Попавшие совершенно случайно сюда русские эмигранты, — писала газета, — у себя на родине о Шанхае знали разве что по рассказам Станюковича как о далеком экзотическом городе пряных ароматов и волшебных сказок дремлющей Поднебесной Империи. И вот, выброшенные революционной волной мы тут. Поднебесной Империи нет – она проснулась и стала республикой. Запахов много, но не всегда пряных, а вместо волшебных сказок – тяжелая борьба за наше эмигрантское существование… Мало-помалу, преодолевая трудности изучения языка, усваивая новые, и подчас неожиданные для себя профессии русские беженцы отвоевали в Шанхае свое «право быть», а некоторые счастливчики даже пошли по путям карьеры, как если бы они были у себя на родине. Короче, излишне говорить о том, что для живущих здесь русских эмигрантов и настоящее, и будущее Шанхая представляет громадный житейский интерес…». ((Будущее Шанхая // Слово, 15 января 1930 г. – С.1.))

К началу 1930-х годов имя Павла Северного стало уже довольно известным в литературном читающем Китае, его работы печатаются во многих русскоязычных харбинских и шанхайских журналах, в крупных тиражных газетах. Его перу принадлежат десятки очерков, рассказов, эссе. Крупнейшая ежедневная газета «Шанхайская Заря» в своих подписных анонсах, рассказывая о своих популярных авторах, называет среди прочих и Павла Северного:

 

Продолжается подписка на 1930 год на ежедневную газету «Шанхайская Заря». В состав редакции газеты входят следующие русские писатели и журналисты (по алфавиту):

Л.В. Арнольдов, Л.С. Астахов, Ф.И. Благов, Н.Н. Брешко-Брешковский, Почетный академик И.А. Бунин, С.М. Варшавский, Б.Глебов, Н.Д. Городецкая, Далекий Друг Дон-Аминадо, Георгий Дьяков, А. Жалудский (Америка), Н.Зарин, Н. Кобцев, А.И. Куприн, К.А. Коровин, Л. Ларин, Бор. Лазаревский, М.С. Лембич, В.М. Левицкий, И. Лукаш, В.Н. Малянтович, Ю. Майский, И.Л. Миллер, Вас. И. Немирович-Данченко, Н.Н. Покровский, А.М. Ренников, Гр. Сатовский-Ржевский, Мих. Спургот, Илья Сургучев, О.С. Трахтерев, Н.А. Тэффи, П.Северный, Кн. Н.А. Ухтомский, Саша Черный, Евг. Шахов, Бор. Шилов, Б. Эффенбах (Болгария), Александр Яблоновский и др.

Главная контора и редакция: 551 Av. Joffre, Shanghai.

 

В 1932 году, по оценке русской газеты, «…с затуханием харбинской русской звезды стала все ярче разгораться в Китае звезда русского Шанхая…. Русский Шанхай выпускает уже газеты, журналы, книги…. Развивается в Шанхае и книгоиздательство на русском языке. Что касается роста русских предприятий, … — то успехам русских начинают завидовать и иностранцы. Начало положено прочное. Шанхай никто уже себе не может представить без русского элемента. И русский элемент останется в Шанхае — навсегда». ((Виктор Сербский. Русский элемент // Шанхайская Заря, 6 ноября 1932 г. – С. 11.))

Павел Северный обосновался в Шанхае в 1933 году.  Шанхай был в Китае городом сказочных возможностей, но надо было знать Шанхай! Тут требовалась своя, шанхайская сноровка. Здесь надо было «не только поймать фортуну за хвост, надо было суметь на этом хвосте усесться…». ((Шанхайская Заря, 24 февраля 1928 г. – С.5.))

.

 Шанхай (в сокращении)

Шанхай – это город чужого каприза,

Шанхай это город, виденье, мираж.

Старинная пагода, в дугах карнизы,

А рядом – убогий шалаш.

Гранитная пристань, бетон, небоскребы,

Сирены Паккардов, трамваев свистки.

Раскосые взоры запрятанной злобы

И желтые кулаки.

…Широкие дали, асфальта панели,

Бетона немого массивы громад.

И узкие, узкие темные щели

Лачужек, харчевок и хат… …

Шанхай — это город надуманной сказки,

Виденье наркоза, обмана и слез.

Линяют в нем быстро все яркие краски

В нем желтое горе слилось…

Уедете вдаль от шанхайского сплина

На берег Европы веселой, живой

И будут вам милы Китая картины

Своей неумолчною синевой… …

Н. Языков, из книги «Стихи о самоваре», 1930 г.

 

Шанхай, конечно, был совершенно удивительным, совершенно не похожим ни на что самобытным городом. В начале 1930-х годов китайское население (проживающее в так называемом «китайском городе») насчитывало 3 миллиона человек. Примерно 50 тысяч составляла иностранная колония – англичане, французы, голландцы, американцы, японцы, русские и другие. В этой связи в русской колонии встал вопрос о сохранении национальной идентичности, национального лица.

«Жизнь русских в Америке, в Германии, даже во Франции, — писал русский журналист о судьбе эмиграции, — содействует отходу от всего русского. Там процесс ассимиляции идет быстро и для самих ассимилируемых часто незаметно. В Шанхае — наоборот, несмотря на международный характер этого удивительного города, пользуется уважением только то, что сохранило свое национальное лицо. Шанхай даже на спортивном поле делится по национальностям. Каждая колония имеет здесь если не свой центр расселения, как, например, колонии французская, японская, португальская и даже русская, то свой флаг, свои клубы, церкви, школы, больницы, свои отряды в рядах волонтерского корпуса, свои драматические кружки и т.д. Здесь перестать быть русским — значит вообще стать никем. Шанхай не дает права легко менять свое подданство на другое. А “бесподданный” [синоним “беспаспортный”], скажем, если вы не захотите больше именоваться русским эмигрантом, — значит, денационализируетесь, и будете иными словами – выброшенный за борт человек. Усваивая английский язык как официальный, язык бассейна Тихого океана, мы в Шанхае легко можем сохранить в неприкосновенности наше русское лицо. Но нужно, чтобы это лицо знало себе цену, хранило на себе печать национальной гордости, сознание собственного достоинства.

Конечно, среди тех, кто здесь хочет играть роль среди русских, есть и темный элемент и элемент разлагающий, это неизбежно, но сплоченное ядро, проникнутое честными намерениями, может много сделать для поднятия и престижа, и материального благополучия русской колонии». ((Л. Арнольдов. Денационализация и Шанхай // Шанхайская Заря, 2 октября 1929 г. — С.6.))

Продолжение следует…